Гас финиширует следом, и сквозь гул крови, шумящей в голове, я слышу, как он стонет моё имя. Мы замираем на целую долгую минуту, словно смертники из испепелённых Помпей. Затем руки Гаса мягко обхватывают меня и перекатывают меня ему на грудь.

Гипнотизирую глазами потолок, пытаясь утихомирить взбунтовавшееся сердце. Ничего не выходит. Оно колотится так, что меня физически тошнит. (2141c)

Свои следующие фразы мы произносим синхронно:

— Сегодня самый лучший день в моей жизни, Сла-ва.

— Я возвращаюсь в Россию, Гас.

Глава 30

Слава

За четыре часа до высадки американской экспедиции.

— Всё в порядке, мам? Последний раз я видела тебя такой, когда ты узнала, что замутить с Олегом Меньшиковым не получится ввиду неудачной половой принадлежности.

На мои позывы шутить мама не реагирует, продолжая бесцельно гонять бусины зелёного горошка по тарелке.

— Нужно поговорить, — повторяет упрямо и поднимается со стула.

— Чего так официально-то, — ворчу себе под нос, и следую за ней к лестнице. Пока отсчитываю ступени, по обыкновению, начинаю готовить себя к худшему. Не потому, что я пессимистка, а потому что из собственного опыта знаю, если заблаговременно визуализировать в голове самый хреновый расклад, количество шансов, что именно так и произойдёт, резко сокращается. Предупреждён — значит вооружён! В голове пока крутятся следующие варианты: мама беременна; мама узнала, что моими усилиями её любимый шерстяной кардиган стиральная машина превратила в топик для Барби; мама услышала лай Полумны о моих отношениях с Гасом и решила, что это вопиющий афронт её идеальному российско-американскому роману. Ну или просто хочет составить график дежурства по кухне.

— Можем поговорить в моей комнате, — указываю рукой на дверь. Мама кивает и безропотно следует за мной.

— Ты встречаешься с Гасом? — напряжённо въедается глазами в моё лицо, как только мы заходим внутрь.

Ох, то есть она всё-таки услышала.

— Слушай, мам, — начинаю без лишних расшаркиваний. — Если ты начнёшь читать мне нотации на тему того, что негоже мне якшаться со своим сводным братом, и о том, что подумают люди, соседи, и что скажет грязный рот тёти Сони, то лучше не стоит. Ты меня знаешь, я достаточно эгоистична, чтобы на это забить. Мы с Гасом, как дуэт Киркорова с Тимати, сами не ожидали, но так уж получилось. Поэтому при всей моей любви к тебе, не пытайся давить на то, что я должна прекратить эту порочащую несуществующую репутацию нашей семьи аферу.

— Мы с Колином расстались, — выпаливает мама с тем же видом, с каким произносила свой финальный спич правдорубка Камилла. Ни единой эмоции на лице. Выстрел без глушителя.

Вот к этому я себя не подготовила. Совсем. И поэтому раскрыв глаза, вальсирую на тонких каблуках, остолбенело взирая на родительницу.

— Почему? — роняю сквозь склеенные губы. — Чего началось-то? Нормально же общались.

Мама встряхивает волосами, надевая на лицо маску капризной жонглёрши мужскими сердцами.

— Просто в путешествии мы поняли, что совершенно друг другу не подходим. Всё-таки менталитет у нас разный, Славка. Нас русских с американцами селекционировать — это всё равно, что поросей с гусями сводить. Разные мы.

Для пущей убедительности разрезает воздух спальни небрежным взмахом наманикюренной руки.

— Я шутку смешную шучу, а Коля не понимает. Я на пляже хочу поваляться, а ему в горы подавай лезть. Я в городе жить хочу, а он ранчо какое-то купить собирается, чтобы на старости лет коняшек растить. Нет, фу, Славик. Не хочу я так.

Переводит дух и распрямляет плечи, всматриваясь в моё лицо в поисках одобрения и поддержки, очевидно, не уверенная, достаточно ли хорошо донесла до меня свою мысль. Мне нечем её порадовать. Все статуэтки «Золотой малины» за хреновую актёрскую игру достались ей.

— Мам, у тебя губы дрожат, и ты плачешь.

Мама нервно дёргается и несётся к зеркалу. Шмыгает носом, стирая кончиками пальцев чёрные дорожки со щёк.

— Мама Ира, — делаю шаг к ней, стараясь не звучать как бездушный психолог. — Это я, твоя дочь. Мне ты можешь сказать.

Мама неизящно морщит нос и громко всхлипывает.

— Он сказал, что мы не подходим друг другу. Сказал, что я замечательная... красивая, прекрасная хозяйка, но вряд ли захочет на мне жениться. И что я заслуживаю самого лучшего, и будет нечестно водить меня за нос. Сказал, что всегда могу на него рассчитывать, как на друга... Просил не говорить вам, потому что хотел вместе справить день своего рождения.

— Мам...

Сочувствие к её неподдельному страданию и разочарованию переполняет меня, и как в самых трогательных мелодрамах, я распахиваю утешительные объятия. Мама с готовностью шагает в них, выдыхая мне в плечо граничащие с истерикой всхлипы и прерывистое сопение. Глажу её по спине и как заведённая, повторяю ничего не значащую чушь вроде «Всё будет хорошо».

— Я думала, он «тот самый», — завывает мама, вздрагивая надушенным телом. — Думала, мы поженимся.

Что это? Насмешка судьбы или злой рок? Всех своих предыдущих «тех самых» мама бросала сама, оставляя их с разбитыми сердцами и изрядно потрёпанными кошельками. И вот впервые за много лет, в далёкой «вражеской» стране нашла того, с кем захотела связать свою судьбу, и вдруг такое кривое пике. Я не злюсь на Колина, разве что чуть-чуть. В конце концов, во времена развития ресторанной индустрии, маршрут к сердцу через желудок не самый оптимальный. Как пел Владимир Семёнович: «Парня в горы тяни…». На деле отношения немолодых не выдержали испытание изолированной романтикой.

— Всё платье тебе испачкала, — виновато произносит мама, настойчивым трением пытаясь удалить слепок некогда идеального макияжа с моего плеча.

— Поторопилась я, Славка. Бросила всё, с работы уволилась, все ставки на Колясика сделала. Забыла, что любовь — вещь ненадёжная. Сегодня есть, а завтра нет. И это с моим-то опытом.

— Билеты уже купила? — спрашиваю.

Мама по-детски трёт кулаком под носом и отрицательно крутит головой.

— Колин сказал, что могу оставаться в его доме, сколько потребуется. Хотела с тобой сначала поговорить.

Она смотрит на меня в ожидании, а у меня голова идёт кругом, когда вдруг понимаю, что всё изменилось, а я совсем к этому не готова. Словно меня поднимают голышом в шесть утра с кровати и велят бежать марафон.

— Слав, ты у меня девочка умная. Всегда была мудрее, чем я. Я тебя, разумеется, ни к чему принуждать не стану, ты уже не маленькая. Просто взвесь всё хорошо. Давно это у вас с Гасом?

— Две недели, — отчего-то шепчу. Хотя на деле, кажется, словно прошло полгода.

— Слишком маленький срок для моей разумной дочери, чтобы безоглядно влюбиться, так ведь? — осторожно спрашивает мама.

— Так, — машинально киваю.

— Всё ещё сомневаешься?

— Сомневаюсь, — говорю честно.

Мама вздыхает и смотрит на меня взглядом сердобольного хозяина, который должен пристрелить сломавшую ногу лошадь.

— Прости, что приходится вываливать на тебя всё разом. Баба Эльза звонила. Отца твоего снова в больницу положили на обследование. Врачи говорят, возможен рецидив.

Чувствую, как земля уплывает из-под ног, и становится тяжело дышать. Да что же это за родительский Армагеддон такой. Несколько лет назад отцу успешно прооперировали опухоль желудка. Неужели снова?

— Нужно было сразу сказать, мам. Как он?

— Лучшие врачи вокруг него суетятся. Денег у твоего отца, куры не клюют, тратить всё равно не на кого. Думаю, жить будет, — сочувственно поджимает губы и смотрит на меня ласково.

— Знаю, тяжело всё это, Слав. И твой папаша не заслуживает, чтобы за него переживать, но ты его единственная семья. Случись что, ему даже фирму оставить не на кого. Всю жизнь ведь волком-одиночкой живёт, никому не доверяет.

Вдыхаю воздух ртом и носом, надеясь, что это поможет унять головокружение и жжение в груди. Не работает. Огонь обжигает лёгкие, поднимаясь к глазам, отчего я начинаю часто моргать.